Александр Литвиненко и Полоний-210. Чисто английск - Страница 22

Этот высокопарно-истеричный текст вызывает, конечно, очень много вопросов с точки зрения элементарной логики. Первый, очевидный, вопрос: а где доказательства? Любые обвинения, не подкрепленные доказательствами, очевидно, стоят недорого – даже если они, якобы, сделаны «на смертном одре».

Кого только не обвиняли в смерти Литвиненко – но «господин Путин», очевидно, не имеет никакой связи ни с бывшим другом Литвиненко и Березовского Андреем Луговым, ни с темным итальянским аферистом Марио Скарамеллой. (Более того: как мы увидим позднее, в главе 6 – ни в одном достоверном заявлении, сделанном в больнице, Литвиненко не обвинял ни Лугового, ни Ковтуна, ни даже самого Путина!) Так что в логике приведенного «документа» красуется дыра, вполне достаточная, чтобы потопить «Титаник».

Но более существенным сейчас мы считаем другой вопрос: так кто же все это написал?

Потому что сам Литвиненко, очевидно, этого сделать не мог. Его английский был, деликатно выражаясь, не слишком хорош. На пафосные английские обороты в стиле «Я отчетливо слышу биение крыльев ангела смерти» («lean distinctly hear the beating of wings of the angel of death») – он вряд ли был способен даже тогда, когда был совершенно здоров. Полагаем, что находясь «на смертном одре» – он был еще менее способен.

Стало быть, английский текст завещания Литвиненко не является его подлинными словами. А что же тогда ими является? Тут, как всегда, показания очевидцев начинают сильно различаться.

Для начала, предоставим слово режиссеру Андрею Некрасову, одному из круга близких друзей покойного:

– Были ли вы свидетелем создания предсмертной записки? Что-нибудь на эту тему вам известно? Как она возникла?

– До понедельника, до вторника мне лично казалось, что он [все еще] надеялся, хотя он был в очень тяжелом состоянии. И у него, и у его супруги была искорка надежды. Все происходило очень быстро после этого. Где-то во вторник во второй половине дня он попросил записать вот эту записку. Был вызван адвокат. Я вышел из комнаты. И где-то в течение двух часов она была создана, потом переведена на английский язык. У меня лично нет никакого сомнения, что это аутентичная записка. Это 100 %. Более того, он эти слова повторял очень много раз устно и при мне, поэтому тут достаточно свидетелей. Мне кажется, что это все связано было с тем, что он как-то для себя решил, что, действительно, конец близок. Когда я был в палате, он сказал фразу, которую я потом передал прессе, – «гады, они все-таки меня достали», которая была переведена на английский. Они были в Times опубликованы в моей статье, потом ее обратно перевели… двойные переводы – они неизбежны».

Здесь интересно отметить, что г-н Некрасов невольно подтверждает выводы, сделанные нами в пункте 4.3: до понедельника (20 ноября) Литвиненко был хоть и в «тяжелом», но стабильном состоянии – а вот «после этого» он начал умирать «очень быстро».

Ну а по поводу «предсмертной записки» – Некрасов недвусмысленно заявляет о том, что:

• Литвиненко делал свое заявление на русском языке, и в присутствии вызванного адвоката;

• английская версия – это перевод текста оригинального заявления;

• заявление было сделано во вторник (т. е. 21 ноября), во второй половине дня.

Тогда возникает вопрос: так где же русскоязычный оригинал заявления? И (если он есть) где доказательства того, что его автор – именно Литвиненко? Если оригинал – аудиозапись, то где она?

Возможно, все эти вопросы безосновательны, т. к. другой бывший соратник Литвиненко – Гольдфарб – рассказывает нам в своей книге совершенно иную историю:

«…Мы помолчали. Потом он спросил:

– Какие у меня шансы?

– Врачи дают пятьдесят на пятьдесят, но у тебя ведь сильный…

– Знаю, знаю, – прервал он. – Я хочу сделать заявление на случай, если не выкарабкаюсь. Назову гада по имени. Аня не смогла, так я сделаю это за нас обоих. Ты напиши по-английски складно, а я подпишу. И пусть лежит у тебя на всякий случай.

– Хорошо, только мы его вместе порвем, когда ты отсюда выйдешь.

– Порвем, порвем. Значит так, поблагодари врачей, полицию, ну и напиши, что меня он достал, но всех не перетравит, и так далее.

…

На следующий день Сашина фотография, отражение страдания и героики последнего боя, разошлась десятками миллионов копий по всему миру. А его заявление, предназначенное к публикации после смерти, подписанное во вторник 21 ноября в присутствии Марины и адвоката Джорджа Мензиса, лежало запечатанным в сейфе адвокатской конторы на Картер-Лейн». («Саша, Володя, Борис…»)

Видно, что версия Гольдфарба решительно отличается от версии Некрасова. Прежде всего, по этой версии, никакого русскоязычного оригинала не существовало вообще. Если, конечно, не считать русскоязычным оригиналом слова «поблагодари врачей, полицию, и напиши, что он меня достал, но всех не перетравит». То есть, подлинным автором текста, который приписывается Литвиненко – является сам Гольдфарб. И единственным, что связывает этот текст с самим Литвиненко – является подпись последнего.

Очевидно, что из них двоих – Некрасова и Гольдфарба – кто-то говорит явную неправду.

Версия Некрасова плоха тем, что возникает вопрос: где же оригинал? Если Литвиненко писал завещание от руки (что, конечно, маловероятно) – это бумажный документ. Если он свое завещание надиктовал – это аудиозапись. До сего момента, мы не видели ни того, ни другого.

Остается еще третья версия, принадлежащая отцу покойного – Вальтеру Литвиненко. Который не так давно в телеинтервью программе «Вести недели» сказал, что Литвиненко вообще не писал никакого завещания! Литвиненко до самого последнего момента считал, что «выкарабкается», и завещание «на всякий случай» вообще писать не собирался.